| В этих раскидистых
кленах. В этих раскидистых кленах мы наживемся все лето В этой сиреневой даче мы разузорим уют! Как упоенно юниться! Ждать от любви амулета! Верить, что нам в услажденье птицы и листья поют! В этих раскидистых кленах есть водопад вдохновенья, Солнце взаимного чувства, звезды истомы ночной… Слушай, моя дорогая, лирнаго сердца биенье, Знай, что оно пожелало не разлучаться с тобой! – Ты говоришь: «Я устала»… Ты умоляешь: «О сжалься – Ласки меня истомляют, я от блаженства больна»… Разве же это возможно, если зеленые вальсы В этих раскидистых кленах бурно бравурит весна?!.. В этих раскидистых кленах бурно бравурит весна! И. Северянин. Это было у моря. Это было у моря, где ажурная пена, Где встречается редко городской экипаж… Королева играла – в башне замка – Шопена, И, внимая Шопену, полюбил ее паж. Было все очень просто, было все очень мило: Королева просила перерезать гранат, И дала половину, и пажа истомила, И пажа полюбила, вся в мотивах сонат. А потом отдавалась, отдавалась грозово, До восхода рабыней проспала госпожа… Это было у моря, где волна бирюзова, Где ажурная пена и соната пажа. И. Северянин. Амазонка. Я встретил у парка вчера амазонку Под звуки бравурной раздольной мазурки. - Как кукольны формы у синей фигурки! – Наглея восторгом, сказал я вдогонку. Она обернулась, она посмотрела, Слегка улыбнулась, раздетая взором, Хлыстом помахала лукавым узором, Мне в сердце вонзила дремучие стрелы… А рыжая лошадь под ней гарцевала, Упрямо топталась на месте кобыла, И, право, не знаю, - казалось ли, было, - В угоду хозяйке, меня баловала… В угоду хозяйке , меня баловала. И Северянин. Валентина. Валентина, сколько счастья! Валентина, сколько жути! Сколько чары! Валентина, отчего же ты грустишь? Это было на концерте в медицинском институте, Ты сидела в вестибюле за продажею афиш. Выскочив из ландолета, девушками окруженный, Я стремился на эстраду, но, меня остановив, Предложила мне программу, и, тобой завороженный, На мгновенье задержался, созерцая твой извив. Ты зашла ко мне в антракте, (не зови его пробелом), С тайной розой, с красной грезой, с бирюзовою грозой Глаз восторженных и наглых. Ты была в простом и белом, Говорила очень быстро и казалась стрекозой. Этот день!.. С него начало. Телефоны и открытки. К начинаньям поэтессы я был очень милосерд, И когда уже ты стала кандидаткой в фаворитки, Ты меня сопровождала ежедневно на концерт. А потом… Купе. Деревня. Много снега, леса. Святки. Замороженные ночи и крещенская луна. Домик. Нежно и уютно. Упоенье без оглядки. Валентина безрассудна! Валентина влюблена! Все прошло, как все проходит. И простились мы неловко: Я «обманщик», ты сердита, то есть просто трафарет, Валентина, плутоглазка! Остроумная чертовка! Ты чаруйную поэму превратила в жалкий бред! И. Северянин. Поезд. Я в поле. Вечер. Полотно. Проходит поезд. Полный ход. Чужая женщина в окно Мне отдается и берет. Ей, вероятно, двадцать три, Зыбка в глазах ее фиоль. В лучах оранжевой зари Улыбку искривляет боль. Я женщину крещу. Рукой Она мне дарит поцелуй. Проходит поезд. Сам не свой, Навек теряя, я люблю. И. Северянин. Ананасы в шампанском. Ананасы в шампанском! Анансы в шампанском! Удивительно вкусно, искристо и остро! Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском! Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо! Стрекот аэропланов! Беги автомобилей! Ветропросвист экспрессов! Крылолет буеров! Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили! Ананасы в шампанском – это пульс вечеров! В группе девушек нервных, в остром обществе дамском Я трагедию жизни претворю в грезо-фарс… Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском! Из Москвы – в Нагасаки! Из Нью-Йорка – на Марс! И. Северянин. Я не люблю иронии твоей. Я не люблю иронии твоей. Оставь ее отжившим и не жившим, А нам с тобой, так горячо любившим, Еще остаток чувства сохранившим – Нам рано предаваться ей! Нам рано предаваться ей! Пока еще застенчиво и нежно Свидание продлить желаешь ты, Пока еще кипят во мне мятежно Ревнивые тревоги и мечты – Не торопи развязки неизбежной! Не торопи, не торопи! И без того она не далека: Кипим сильней, последней жаждой полны, Но в сердце тайный холод и тоска… Так осенью бурливее река, Но холодней бушующие волны… Так осенью бурливее река, Но холодней бушующие волны… Н. Некрасов. В этот день голубых медведей. В этот день голубых медведей, Пробежавших по тихим ресницам, Я провижу за синей водой В чаше глаз приказанье проснуться. На серебряной ложке протянутых глаз Мне протянуто море и на нем буревестник; И к шумящему морю, вижу, птичая Русь Меж ресниц пролетит неизвестных. Но моряной любес опрокинут Чей-то парус в воде кругло-синей, Но зато в безнадежное канут Первый гром и путь дальше весенний. В этот день голубых медведей, Пробежавших по тихим ресницам, Я провижу за синей водой В чаше глаз приказанье проснуться. В. Хлебников. Придуманная жизнь. Придуманная жизнь, украденные сны, Кареты, конюхи, лакей ливрейный, Придворные балы, гусарские усы И медный колокольчик на дверях кофейни. Цветы из Ниццы, земляника в январе, Кузнецкий мост и вечные французы, Семерка, дама, туз, колоды треск, каре, И стайкой мотыльков порхающие музы, И стайкой мотыльков порхающие музы. Век золотой, постой, поснись еще чуть-чуть, Хоть отзвуком копыт и стуком экипажа, Почудься, покажись, минуточку побудь Хоть эхом выстрела дуэльного лепажа. И медный колокольчик на дверях кофейни. О. Вендик. Чайная чашка. Чайная чашка, как чашечка розы, Еще чьих-то губ сохраняет тепло, В густеющем воздухе тают стрекозы, И бабочки бьются в окно, И бабочки бьются в окно. Еще в половицах веранды тлеет Отзвук чьих-то шагов, А в струнах гитарных жив еще трепет Полных печали слов… Полных печали слов. И тень растворяется в шорохе сада, - Он не вернется вновь. Я в памяти снова листаю жадно Листки пожелтевших снов… Листки пожелтевших снов. Чайная чашка – как чашечка розы… О. Вендик. Сетуан. А где-то есть бухта Сетуан, А где-то есть нужные слова, А где-то я оставил кусочек себя, - Вот такой уж я болван. А где-то люди почти не спят, Не то чтобы пьют, а так – поют, И не дождавшись до конкурса, Теряют голоса. А где-то люди вообще не спят, Не то, чтобы пьют, а так – говорят, И мало им – двадцать четыре часа, Вот такие чудеса! Ах, Сетуан, ах, Сетуан! Быть может, я болван, а может – пьян, Но я не понимал до этой встречи ничего… Что можно полюбить так горячо. А где-то ребята встречают рассвет, И саксофон одиноко зовет, И если в беду попадет поэт, - Под окнами больничными хор поет. А где-то мне будут рады всегда, Куда ни придешь – тут и твой дом, А где-то есть бухта Сетуан. Споем, еще раз споем! Ах, Сетуан, ах, Сетуан! Быть может, я болван, а может, пьян, Но я не понимал до этой встречи ничего… Что я вас полюблю так горячо! Ф. Борковский. Карандашик ментоловый. - Нет, не мигрень, - но подай карандашик ментоловый, - Ни поволоки искусства, ни красок пространства веселого! Жизнь начиналась в корыте картавою мокрою шепотью, И продолжалась она керосиновой мягкою копотью. Где-то на даче потом в лесном переплете шагреневом Вдруг разгорелась она почему-то огромным пожаром сиреневым. - Нет, не мигрень, - но подай карандашик ментоловый, - Ни поволоки искусства, ни красок пространства веселого! Дальше сквозь стекла цветные, сощурясь, мучительно вижу я: Небо, как палица, грозное, земля, словно плешина, рыжая… Дальше – еще не припомню – и дальше как будто оборвано: Пахнет немного смолою, да, кажется, тухлою ворванью… - Нет, не мигрень, но холод пространства безполого, Свист разрываемой марли, да рокот гитары карболовой! - Нет, не мигрень, - но подай карандашик ментоловый, - Ни поволоки искусства, ни красок пространства веселого! О. Мандельштам. Я пью за военные астры. Я пью за военные астры, за все, чем корили меня: За барскую шубу, за астму, за желчь петербургского дня. За музыку сосен савойских, полей елисейских бензин, За розы в кабине роллс-ройса, за масло парижских картин. Я пью за бискайские волны, за сливок альпийских кувшин, За рыжую спесь англичанок и дальних колоний хинин, Я пью, но еще не придумал, из двух выбираю одно: Душистое асти-спуманте иль папского замка вино… О. Мандельштам. Мать уехала в Париж. Мать уехала в Париж… И не надо! Спи, мой чиж. А-а-а. Молчи, мой сын, Нет последствий без причин. Черный гладкий таракан Важно лезет под ди-ван, От него жена в Париж Не сбежит, о, нет! Шалишь! С нами скучно. Мать права. Новый гладок, как Бова, Новый гладок и богат, С ним не скучно… так-то, брат! …….. Огонь горит, Добрый снег окно пушит. Спи, мой кролик, а-а-а! Все на свете трын-трава… Жили-были два крота, Вынь-ка ножку изо рта! Спи, мой зайчик, спи, мой чиж, - Мать уехала в Париж. Чей ты? Мой или его? Спи, мой мальчик, ничего! Не смотри в мои глаза… Жили козлик и коза… Кот козу увез в Париж… Спи, мой котик, спи, мой чиж! Через…. год….вернется…. мать…. Сына нового рожать… Саша Черный. Он верил в свой череп. Он верил в свой череп. Он верил. Ему кричали: «Нелепо!» Но падали стены. Череп, Оказывается, был крепок. Он думал: За окнами чисто. Он думал, Что дальше – просто. … Он спасся от самоубийства Скверными папиросами. И начал бродить по селам, По шляхам, Желтым и длинным; Он писал для костелов Иуду и Магдалину. И это было искусство. А после, в дорожной пыли Его Старики сивоусые Как надо похоронили. Молитвы над ним не читались, Так, Забросали глиной… Но на земле остались Иуды и Магдалины! Иуды и Магдалины! Он верил в свой череп. Он верил. Ему кричали: «Нелепо!» Но падали стены. Череп, Оказывается, был крепок. И. Бродский. Прощальная (Люби проездом). Люби проездом родину друзей. На станциях батоны покупая, О прожитом бездумно пожалей, К вагонному окошку прилипая. Все тот же вальс в провинции звучит, Летит, летит в белесые колонны, Весна друзей по-прежнему молчит, Блондинкам улыбаясь благосклонно. Отходят поезда от городов, Приходит моментальное забвенье, Десятилетья искренних трудов, Но вечного, увы, неоткровенья. Да что там жизнь! Под перестук колес Взбредет на ум печальная догадка, Что новый недоверчивый вопрос Когда-нибудь их вызовет обратно. Так, поезжай. Куда? Куда-нибудь, Скажи себе: «С несчастьями дружу я». Гляди в окно и о себе забудь. Жалей проездом родину чужую. И. Бродский. Новоселье (цикл). В этой горнице колдунья До меня жила одна: Тень ее еще видна Накануне новолунья, Тень ее еще стоит У высокого порога, И уклончиво и строго На меня она глядит, Я сама не из таких, Кто чужим подвластен чарам, Я сама… Но, впрочем, даром Тайн не выдаю своих. «…Ты пьян… и все равно пора на хауз…» Состарившийся Дон Жуан И вновь помолодевший Фауст Столкнулись у моих дверей Из кабака и со свиданья. Иль это было лишь ветвей Под черным ветром колыханье, Зеленой магией лучей, Как ядом залитых, и все же На двух знакомых мне людей До отвращения похожих. Не оттого… Не оттого… Не оттого… Не оттого… Не оттого, что зеркало разбилось, Не оттого, что ветер выл в трубе, Не оттого, что в мысли о тебе Уже чужое что-то просочилось, - Не оттого, совсем не оттого Я на пороге встретила его. Как будто страшной песенки веселенький припев - Идет по шаткой лесенке, Разлуку одолев. Не я к нему, а он ко мне – И голуби в окне… И двор в плюще, и ты в плаще По слову моему. Не он ко мне, а я к нему – во тьму, во тьму во тьму. А. Ахматова. «Ты» и «вы». Пустое «вы» сердечным «ты» Она, обмолвясь, заменила, И все счастливые мечты В душе влюбленной возбудила. Пред ней задумчиво стою, Свести очей с нее нет силы; И говорю ей: «Как вы милы!» А мыслю: «Как тебя люблю!» Пустое «вы» сердечным «ты» Она, обмолвясь, заменила, И все счастливые мечты В душе влюбленной возбудила. А. Пушкин. Россия. А мне в России места не нашлось. Такое, впрочем, не с одним бывало. Не со времен ли оно повелось, Не многих ли чужбинушка смиряла? О, Родина! Ты, как и мать, одна! И потому не требую отчета За ту свободу, что даешь сынам – Свободу восходить на эшафоты. Распятая! Ужели это ты? Стою, на все, взирая изумленно, И узнаю в знаменах лоскуты Хламиды Иисусовой червленой. Страна моя! Туда ли ты глядишь? В земное тычут каверзные пальцы. И ты к земному – на погост спешишь, В поводыри призвав христопродавцев. Почто, от Неба лик отворотив, Позарилась на западные блестки, И все свое родное осудив, Рядишься в лилипутские обноски? И потешая скопище раззяв, Иное избираешь направленье… Стезя чужая – не твоя стезя! Чужой и не вместить твое стремленье. И многие у гроба твоего Хотят застыть в почетном карауле. И злобствуют, не ведая того, Что в слепоте на Божье посягнули. Россия–Русь! Куда б ты ни неслась Оборванной, поруганной, убогой, - Ты не погибнешь, ты уже спаслась, Имея столько Праведных у Бога! Иеромонах Роман. Петенера (цикл). На желтой башне колокол звенит, На желтом ветре звон плывет в зенит, …………………………………………. На желтой башне тает звон. Из пыли Бриз мастерит серебряные кили… Сто всадников, одетых в траур, Куда спешат По апельсинным рощам неба В закатный час? Ни Кордовы и не Севильи Им не видать, Ни той Гранады, что по морю Грустит всегда. Их кони, полны сонной дремы, Несут туда, Где лабиринт крестов склоненных, Где песнь моя… Куда, издав семь воплей скорбных, Куда спешат По апельсинным рощам неба Сто этих андалузцев конных В закатный час? Гитара, И во сне твои слезы слышу. Рыданье души усталой, Души погибшей Из круглого рта твоего вылетает, Гитара. Тарантул плетет проворно Звезду судьбы обреченной, Подстерегая вздохи и стоны, Плывущие тайно в твоем водоеме Черном. В ночи сада, Выбеленной мелом, Пляшут шесть цыганок В белом. В ночи сада… Розаны и маки В их венках из крашеной Бумаги. В ночи сада… Будто пламя свечек, Сумрак обжигают Зубы-жемчуг. В ночи сада, За одной другая, Тени всходят, неба Достигая. В ночи сада… В ночи сада… В белом домике скоро отмучится Петенера, цыганка-разлучница. Кони мотают мордами. Всадники мертвые. Колеблется, догорая, Свеча в ее пальцах нетвердых, Юбка ее из муара Дрожит на бронзовых бедрах. Кони мотают мордами. Всадники мертвые. Острые черные тени Тянутся к горизонту. И рвутся гитарные струны И стонут. Ай, петенера-цыганка! Ай-яй, петенера! И место, где ты зарыта, Забыто, наверно. И девушки, у которых Невинные лица, Не захотели, цыганка, С тобою проститься. Шли на твое погребенье Пропащие люди, Люди, чей разум не судит, А любит, Шли за тобой, плача, По улице тесной. Ай-яй, моя петенера, Цыганская песня! Сто горячо влюбленных Сном вековым уснули Глубоко Под сухой землею. Красным песком покрыты Дороги Андалусии. Ветви олив зеленых Кордову заслонили. Здесь им кресты поставят, Чтоб их не забыли люди. Сто горячо влюбленных Сном вековым уснули. Ф.-Г. Лорка. |